История кабаков в России
Глава четвёртая
Питейные дома на западе. Корчма - древнеславянский общественный питейный дом
Заплатив пошлину за солод и хмель, народ спокойно варил себе пития, и спокойно распивал из дома, среди семьи, или на братчинах, или на братских попойках в корчмах. Один из главных признаков сложившийся народной жизни- это следы социального устройства этой жизни, проявляющиеся в организации пировных общин, из которых потом вырастают могущественные городские общины (братчина - гильдия, артель- цех), и в заведении общественных питейных домов. Человеку, вышедшему из дикого состояния, немыслимо, чтоб он дома у себя или в питейном доме упивался пьяным питьем, и чтоб упиваясь по одиночке, упивались все... На основании простого физиологического закона, что посредством веселого облегчается пищеварение, что среди людей легче естся и пьется,- люди собирались пить вместе, и в дружеской беседе около вина, в братском столкновении человека с человеком, завязывалась между людьми социальная жизнь.
Древние Афины наполнена были питейными домами, называемые от лат.(?!?!) - Caupo, родственное с церковно-славянскими куп-и-ти, коп-а. Первоначально лавка, потом питейный дом. Здесь народ проводил время, распивая вино и случая флейтщиц. В числе лиц, посещавших капелеи, мы встречает Сократа. Римские питейные заведения известны под несколькими именами: caupa, caupona, popina (питейный дом, от pino- пить) и taberna, от tabula - стол, - мелочная лавка и питейный дом. В этих домах, где, кроме вина, продавались и кушанья, мы встречаем в числе всего римского народа известных римских граждан: Овидия, Горация, Проперция, Тибула и Цицерона. К концу римской империи, в римском народе стали возникать социальные общины (collegia), составлявшиеся преимущественно из людей бедных, и местом их собраний (schola collegii) служили портики и таверны. Поэтому в одно время от Клавдия вышел приказ запереть все питейные дома.
Германский общественные питейные заведения идут от глубокой старины. Вописк сообщает известие от первой половины 3 века, что Диоклетиан, будучи в Галии, в стране Тунгров, нашел там корчму,в которой хозяйкой была друидесса.
Немецкие питейные дома назывались: herberg, откуда фр. auberge - по стоялый двор, корчма; keller - от латинского cella- погреб, и krug- корчма, nobiskrug- не здешняя, чертова корчма.
В этих домах собирались все, и светские и духовные люди, и в королевских капитуляриях повторяется постоянное известное средневековое предостережение: "ut monachi et clerici tabernas non ingrediuntur edends vel bibendi causaa". Итак в то время питейные дома были вместе и съестными. В них пили пиво, эль, а с 15 века, виноградное вино. Питейный дом был заведением общественным. Там собирались мужчины и женщины; все граждане, начиная от самых почтеннейших, сходились туда совещаться об общественных делах; тут же собирались и земские суды. Заведения эти отличались чисто семейным характером: посещавший из гость был так же свободен, как дома, между своими, и хозяин герберга, провожая гостя, звал свою дочь подать ему прощальную чашу. Кроме того, в больших торговых городах образовались так называемые магистратские погреба, куда каждый вечер собирались члены городского управления, часто с супругами и дочерьми. Погреба эти и их хозяева пользовались европейской известностью.
В немецких питейных домах, начиная с Лютера, мы встречаем всех передовых людей Германии. Гёте в погребе Ауербаха, в Лепциге, написал несколько сцен из Фауста.
Гейне оставил знаменитое обращение к бременскому ратскеллермейстеру. В Англии, при Елизавете, встречались корчмы, где 300 человек с лошадьми могли быть приняты и угощены, а в 17 веке, в каждой деревне была корчма, хорошо освещенная, с раздушенным бельем, с кружкой доброго эля и с обедом из форелей.
Питейный дом во Франции называется cabaret. Слово это, по-видимому ,созвучное кабаку, происходит от cabare- погреб. Кабаре были, и от части остались, общественными домами, куда собиралось все народонаселение города, начиная от бедняков и до богатых людей. В кабаре можно было пить и есть, а поэтому человек, не имевший хозяйства находил там приют, как-будто в семье. Содержательница кабаре- всегда личность почтенная: память о ней редко умирает, оставаясь на веки за тем заведением, где эта женщина была хозяйкой. Поэтому Париж насчитывает у себя множество кабачков, носящих имя своей первой хозяйки, и с тех пор приобретших историческую ценность.
La veuve Bervin содержала кабачок "Белого Барашка", который посещал Жан Батист Расин (Jean Racine 1639—1699) — знаменитый французский трагический поэт-классик. ; La mere Dinochau была хозяйкой кабачка на улице Бреда, а сын ее в то время учился в коллегии в Блуа, и, выучившись сам сделался хозяином кабачка, куда собирались художники и публицисты. Mere Cadet, или la mere de Cab, хозяйка кабачка "Истинных Друзей", носившая звание brave femme, brave mere Cadet, вскормила в своем кабачке целое поколение комиков французского театра. Кабачок la mere Saguet посещали Виктор Гюго,
Беранже, Тьер, М. Фурнье, Арман Каррель, словом все посовершеннее общество тридцатых годов. Каждый из кабачков, где собирался, так называемый, простой народ, представляет обширную mongeoire. Так в простом кабачке , называемом Калифорнией, который содержит Madame Cadet, ежедневно выходит 5000 порций мяса, в год 1000 мер бобов, громадное количество картофеля, оливок, масла и т.д.
Древне-славянский общественные питейные заведения назывались корчмами. Корчма, вместо кормча от сербского крма, крмача, русского корм, кашуб, харна. Мухлинский указывал первоначально езначение корчмы в персидском chorden - есть, арабском chorzama - расход, издержки на провизию, от зеднского корня garedere, qarena, charetha-nourriture. Так далеко начинается родословное древо корчмы, одного из учреждений, созданных славянскими племенем... От Славян корчма перешла к Венграм (kortsma) и к Эстам (korts, kortsmit). И так корчмой называлось место, куда народ сходился для пития и еды, для бесед и попоек с песнями и музыкой. Мартин Галл записал в своей хронике, что когда умер Болеслав Храбрый, то в корчмах смолкли звуки цитр: nullus citarae sonus audiebatur in tabernis.
У западных Славян в корчмах приставы передавали народу постановления правительства, судьи творили суд, разбирались дела между приезжими людьми, и корчмы долго заменяли ратуши и гостиные дворы. Начиная с 11 века, мы встречаем следы корчм у южных Славян, в Чехах, в Польше, в Жмуди, у Славян прибалтийских и новгородских, и на Руси киевской. В древней Сербии продажа питей вольная. Душан, подтверждая дубровницким купцам свободную продажу питей, говорит: " и крьчьму да носе". Впоследствии, именно в наше время, корчма у сербов исчезает, вытесняемая немецкими обычаями. Но у Болшар она еще цела, сохраняя воде древнее социальное значение, отличается от механы (гостиница, питейный дом), заимствованной болгарами от Турок или от Венгров.
В болгарский корчме торгует женщина или девушка, крчмарица, крчмарка. В песнях южных Славян корчмарка постоянный друг и посестрима героев. В корчмах пьет пиво знаменитый герой южно-славянского эпоса, Кралевич Марко; корчмарка Ангелина спасает его, своего побратима, от Гяна Арнаулина, или отправляется в Софию, и сватает за Марка дочь болгаркого царя Шишмана.
Теперешняя болгарская корчма обыкновенно состоит из одной комнаты; посреди комнаты огнище, где пылает огонь, а в крыше отверстие для дыма. Вокруг огнища стоят столики и стулья, на которых сидят гости, а именно старики, приходящие сюда для бесед, певцы, которые поют о старине, портной, обшивающий всю окрестность, и знающий все новости, поп, дьячки и т.д. В углу корчмы лавка, где продают веревки, орехи, фасоль, пшено, и вместе с этим вино и ракию (водку). К бочке приделана канелька (втулка), заткнутая чепом, и из бочки вино наливают в жестяную кружку (ока), или в глиняный кувшин (пукал), и затем разливают в чаши. Древне-славянские напитки, квас, пиво и мед, совершенно исчезли у Болгар, сменившись виноградным вином, доступным на юге всякому человеку, и водкой (ракией) употребляемой только богатыми людьми.
Корчмы западных Славян известны с 13 века. В Чешском словаре Вацерада 1202 года упомянуты kr'cma и kr'cmar. В винодольском законе Хорватов, известном по рукописи 13 в., упоминаются латинские названия товерна и товернар, но на полях рукописи для обозначения корчмы, изображен стол, а на нем ведро, кружка и жмуль.
В Померании корчма, находившаяся в зависимости от жупана, стояла непременно на каждом рынке, и была центром финансового управления в округе, точно так же, как у других западных Славян она была центром управления судебного. В Колобреге, при двух жупанах, было и две корчмы. И до сих пор у Кашубов, вымирающих в западной Пруссии, поется в Иванов день песня, которая славит древнего корчмаря:
A ve ledze ze vse
Po eo ve se tu zesle?
Ve njie nie poviece.
Jo viem, jo poviem.
Jo jem sin karezmarski,
Kavaler dzirski,
Mom trenki dvojakewo rode,
Jedne dlo zdrovje, drege dlo wochode.
Chto te trenki zazivo,
Ten bogatetwo mievo
Jo je zazivaje
J bogactva mievaje.
А вы люди из деревни , зачем вы здесь сошлись?
Вы ничего не знаете, вы ничего не скажете.
Я знаю, я скажу. Я сын корчмаря, храбрый кавалер.
У меня напитки двоякого рода,
одни для здоровья, другие для праздника.
Кто употребляет эти напитки, тот бывает богат.
Я их употребляю и имею богатство.
Трогательно это воспоминание о корчме у народа, забывшего не только свою старину, но и свой старый язык! В Богемии и Польше, начиная с 11 века, везде на площади или рынке стояла корчма. В иных городах было от двух до четырех корчм: in Bitom torgowe duae tabernae; in Siewor novum targowe, una taberna; ad magnum sal quatuor tabernae.
Западные корчмы сначала были, как и везде, вольными учреждениями, куда народ спокойно собирался по торговым дням; потом сделались княжескими, казенными, или, вместе с землею, переходили в наследственную собственность арендаторов (шульцов), получавших право заводить tibera taberna, или к другому духовенству, к епископам и монастырям, и тогда народ стал заводить себе тайные корчмы, taberna occulta, известные с 12 века. Свободные корчмаря подлежали ведомству и дворовому суду того господина, на земеле которого находилась корчма.
В юго-западной Руси доселе еще удержалась славянская корчма, и в разных местах Белоруссии встречаются остатки огромных корчем, превращенн теперь в звездные дома, и составляющих как бы кварталы местечка. И если в Воронежской губернии народ по праздникам собирается уже возле кабаков, то в Виленской губернии, еще по-прежнему, все общественные дела решаются в корчме, и во всей Белоруссии и Украине корчма служит обычным местом собраний для дел, бесед и гульбы. В Белорусси бабку после крестин ведут в корчму. Еще недавно в некоторых уездах Витебской губернии, динабургском, рыжицким и люценском, среди расколкников, парни и девицы на масленицу собирались в корчму на праздник, называемый кирмаш, и парень, выбрав себе девицу, уходил с ней в лес, и там венчался около дуба. Двор корчмы или стодола (сарай при корчме) служит местом собрания парней и девчат, которые приходят сюда плясать под музыку.
"Що Божои, ч праздника, писля обиду, хлопцы ты дивчата сходнютця до корчмы оттанцювать, а хозяин и жинки забираются до них подивитись, та побалакать де очим, а пид час и чарку горилки выпить. От забралось биля корчми людей вже чи мало, музики грают, парубок с дивкою танцуе, а старииши, люльки запаливши, посидали соби на приспи тай балакают". - "Та вси ж и пьяницы в пиинку", рассказывает другой, "одни приходят сюда побачитись з добрими людьми, да побалакать, а други- так, як оце й я,- чтоб послухать розумних людей и почуть що робитця на свити. Бачите- у нас на сели никуди бильш и збиратися". В праздники, когда нет дела, "чоловик" с утра уже идет в корчму и говорит жене: "надо схадзить на часок в корчму". Жена обыкновенно отвечает: "найдзешь на часок, а прасядзишь да начи; виц в карчмы смаляныи лавки: как сядзишь, так и паралипнешь". Так корчма южной Руси, корчма вольная, является перед нами коренным народным учреждением. Тогда как в других местах женщина стыдиться войти в кабак или в трактир, а членами клубов одни мужчины,- в корчму входят все, и мужчины, и девушки. "В корчме и в бане усе ровные дворяне". Здесь-то, в корчме, гуляла прекрасная Бондарувна,- жертва польских насилий, и один из лучших женских образов украинской поэзии:
Ой у Луцку, в славном мисти, капелия грае,
Молодая Бондарувна у корчми гуляе.
Но совсем уже не то местами, где корчма успела обрадоваться как кабак, зашедший из Москвы, или шинок занесенный в Украину Ляхами, куда теперь и дивчата частуют. Дивчата, ночные собрания которых разгоняют для порядка, собираются в корчмы пить. И плачется мать на свою дочь, пьющуюв корчме:
Моя дочь ледащица,- не ночуе дома,
Моя дочь ледащица,- не хоче робити,
Да як прийде недиленька,- иде в корчму пити.
Так как в корчмах, между прочим, продавались и пития, то отсюда и самое продаж ноге питье получило название корчмы (кръчьма), с каким оно постоянно встречается в памятников древней Руси. У Сербов: "продаjе на крчму- значит продавать по мелочи. Слово кръчьмница мы находим в древнейшем переводе пророчестве Исаии. В древне-болгарском языке кръчьмница- taberna, кръчьбьник, вместо кръчьмьник- kapiloc. И с тех пор, вслед за древне-болгарским языком, обратившимся в церковно-славянский, во всех древне-русских сочинениях, кабаки и питейные дома называются корчемницами, и как- будто облагораживаются этим в сознании духовного писателя. "Приключися", говорит одна легенда, "яко неции человецы по мирскому в корчемнице пияху, и глаголюще с собою о разных вещах". Но то же древне-русский грамотниг впоследствии говорил другое. В одном сборнике 17 века корчма толкается как самое постыдное место: "корчмы, сиреч кабаки, или аптеки, домы суть губительны". Слово корчмствовать, в значении мелкой, розничной продажи, встречается в списке Русской Правды конца 13 в.
На северо-востоке Руси, где общественная жизнь развита гораздо слабее, чем на юге, корчмы не имели никакого значения. Суздаль, Владимир, Москва совершенно не знают корченной жизни; напротив того в Киеве, удивлявшем в 11 в. своим народонаселением, своими восемью рынками, в не менее богатом Новгороде, во Пскове и Смоленске, который в летописи под 863 г. назывался великим и богатым городом, корчмы, должно думать, составляли важное городское учреждение. В уставной грамоте Смоленского князя Ростислава Мстиславича 1150 г. упоминаются мыта и корчмити: "в Лучине (княжеской дани)... гривны, а мыта и корчмити неведомо на что ся снидеть".- "на Прупой (княжеской дани)... гривен, а на корчмитех не видити на что ся сойдет".- "На Копысть (княжеской дани)... гривны,... а корчмити неведомо на что сойдет". То есть: неведомо, сколько сойдет с приезжих торговцев и с содержателей корчем. В Новгороде и Пскове корчмы составляют собственность городских общин. Князь, на основании договора, по которому он принят, не имеет в корчмах никакой воли: " а свободы ти ни мыть на новгородской волости не ставити". По Псковской грамоте, составленный в 1397г. на псковском вече,
По псковской грамоте, составленной в 1397 году на псковском вече, запрещалось: «княжимъ людемъ по дворамъ корчмы не держать, ни во Пскове, ни на пригороде, ни ведра, ни корецъ, ни бочкою меда не продавати». Купцы немецкие, а, может быть, прежде и голландские, имели право на продажу пива на своём дворе. Но в половине XIV века, когда голландский двор находился уже в руках купцов немецких, новгородцы никак не хотели дозволить продажу пива и на дворе святого Олафа. В новгородской скре 1350 года сказано, что в этом году, в собрании общинных купцов в Новгороде, состоялось постановление, чтобы, пока стоит двор святого Петра под страхом взыскания десяти марок никто не осмеливался продавать пива на готском дворе. Казимир Великий в 1348 году отдал войту колочинскому Петру город Роги в завислоцкой Руси, придав к нему, между прочим, две корчмы: duas tabernas, similiter duas mensas panum.
Корчемники платили подати. В 1417 году псковские посадники «наймитовъ наняша и поставиша костер (башню) на Крому отъ Псковы, а поимаша то серебро на корчмитехъ». В 1474 году князь местер Ризский прислал посла к великому князю воеводе Даниле Дмитриевичу (Холмскому), и к князю псковскому Ярославу Васильевичу, и говорил: «Азъ князь великой Илифлямской и Ризской повествую, чтобы ми есте миръ дали, и язъ князь местеръ съ воды и съ земли сступаюся дому святыя Троица и всего Пскова, моихъ суседъ, да и за то имаюся, что ми къ вам во Псковъ изъ своей волости корчмы пива и меду не пущати, — а колода отложити по всей моей держав?, а на том пишу грамоту, и крестъ целую за всю свою державу и за вси города, а опроче пискупа юрьевского и всехъ юрьевцовъ». В том же году заключён был договор и с юрьевцами (Дерптом) на тридцать лет, по которому они обязались «во Псковъ корчмы не возите, ни торговати, ни колоде (заставы) у костра (башня или стрельница) не держати». В самом же договоре мы читаем: «А корчмою пивомъ немецкому гостю во Псков? не торговати, а опричь корчмы и пива всякiй товаръ возите по старин?». В одном из списков Псковской летописи добавлено: «И оттоле преста корчма немецкая». То же обязательство помещено в перемирном листе 1482 года между Новгородом и лифляндским магистром: «А пива и корчмы немцомъ не продавати въ Новгороде, а ни по пригородамъ», и в новом перемирии 1493 года: «А корчомъ немцом въ Новгороде не продавати ни по пригородомъ».
Не то было по городам, которыми владели князья. Облагая пошлинами напитки, заводя свои княжеские корчмы, и преследуя вольное корчемство, князья вызвали этим появление тайных корчем. Звание корчемника унижалось, делалось преступным. В Паисиевском сборнике XIV века в исчислении запрещённых занятий, за которые отлучают от церкви, рядом с чародеями и наузотворцами, упоминается и корчемник (корчъмитъ). В Никоновской летописи под 1399 годом говорится про Михаила Александровича тверского: «Во дни убо княженiя его разбойницы и тати и ябедники изчезоша, и мытари и корчемники (в княжеских корчмах), и торговыя злыя тамги истребишась».
Кирилл Белозерский около 1408–13 годов писал можайскому князю Андрею Дмитриевичу: «И ты, господине, внимай себе, чтобы корчмы (княжеской) в твоей отчине не было, занеже, господине, то велика пагуба душам, крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнуть». По словам Иоасафа Барбаро (1436), при Иване III право приготовлять питья принадлежало уже казне: «Он (Иван III) издал указ, воспрещающий кому бы то ни было варить мёд и пиво и употреблять хмель». То же подтверждает Амвросий Контарини[78] (1474–77): «Напиток этот (мёд с хмелем) очень не дурён, в особенности когда он стар. Впрочем, великий князь не всем позволяет варить его». Он же упоминает о существовании в Москве корчем, в которых ели и пили: «poi ridursi nelle taverne a mangiare et bere, et passata la detta hora, non si puo haver da lor servitio alcuno». Алберт Кампензе (1523) прибавляет, что жителям Москвы разрешалось употреблять напитки только по праздникам: «Эта народная слабость (пьянство) принудила государя их запретить навсегда, под опасением строжайшего взыскания, употребление пива и другого рода хмельных напитков, исключая одни только праздничные дни. Повеление сие, несмотря на всю тягость оного, исполняется москвитянами, как и все прочие, с необычайною покорностию».
Герберштейн (1517–26) оставил известие, что ещё Василий Иванович построил для своих слуг за Москвой-рекой какой-то дом, или слободу, названные Наливками (теперешнее урочище у Спаса на Наливках), и позволил им пить там пиво и мёд, запрещённые остальным жителям города: «porro non procul a civitate domunculae quaedam apparent, et trans fluvium villae, ubi non multis retroactis annis, Basilius princeps satellitibus suis novam Nali civitatem (quod eorum lingua infunde sonat) exaedificavit, propterea quod cum aliis Ruthenis medonem et cerevisiam bibere, exceptis paucis diebus in anno, prohibitum sit, iis solis bibendi potestas a Principe sit permissa. Atque eam ob rem ne caeteri illorum convictu corrumperentur, ab relinquorum consuetudine sunt sejuncti». To же известие, с незначительными дополнениями, повторяется у Гваньино, Михалона, Олеария и Флетчера. Гваньино[81] (1560) в своём описании Московии, переделывая Герберштейна, говорил: «denique trans fluvium, Basilius, pater moderni principis, pro satellitibus suis, caeterisque extraneis, Polonis videlicet, Germanis et Lithuanis (qui a natura Bacchum sequuntur) oppidum Nalevki dictum, quod cognomen ab infundentis poculis habet, extruxit. Illic vero omnibus extraneis militibus et advenнs, satellitibusque principis, inebriandi vario potus genere facultas concessa est, quod Moscovitis gravi sub poena prohibetur.» Место то читается несколько иначе в старинном русском переводе Гваньини: «Есть же в нём (в городе Москве) домов 41 500; к тому ж ещё за рекою великий князь Василий, отец царя Иоана, ради Сепачов своих, сиречь поллечников инных людей общих (poplecznikow — сторонников) слободку, называемую Наливайки, создал».
Литвин Михалон (1550) также слышал, что Иван III обратил свой народ к трезвости, запретив везде питейные дома: «redacto populo ad sobrietatem cauponisque ubique interdictis». — «Василий, — продолжал он, — увеличил свою столицу Москву, построив в ней слободу Налевки (Nalewki) руками наших наёмных солдат, и дав ей это имя в укор нашему племени (иностранцам), склонному к пьянству, от слова налей». Слова Герберштейна, что «Наливки были построены за рекою», дополняются у Флетчера и Олеария тем, что они находились на южной стороне города, и обращены были к татарской земле, и отсюда ясно, что они находились близ нынешнего урочища Спаса на Наливках. Флетчер говорит: «На южной стороне города царь Василий построил дома для солдат (satellitibus suis), позволив им пить вино в постные и заветные дни, когда другие русские должны были пить одну воду, и по этой причине назвал новый город Налей (Naley), то есть Наливайка». Олеарий: «Четвёртая часть города называется Стрелецкою слободою; лежит она в южной части города за речкою Московскою и обращена к татарской земле, будучи окружена досчатым забором и деревянными бастионами. Эта часть города выстроена была великим князем Василием, отцом Грозного, и назначена для поселения в ней иноземных солдат, и названа Налейки (Naleiki — die Saufstadt). У чехов nali — значит налей. Это название произошло от того, что иностранцы, проживающие в Москве, гораздо больше предаются пьянству». Свидетельство иностранцев, что ещё при Иване III (1462–1505) закрыты были корчмы и народу было запрещено употреблять напитки и что при его преемнике, Василии (1505–1533), только слугам великого князя и иностранцам позволено было пить, и для их попоек отведена слобода, огороженная забором, показывает нам, что в Москве начиналось новое положение вещей, неизвестное остальной Руси. Первое широкое приложение к делу этого нового московского порядка должен был испытать Новгород Великий.
Князь в Новгороде был предводителем войска и исполнителем судебных решений, поставленных выборнымы судьями («князь казнит»), и за это шла ему половина судебных пошлин (казнь — казна). Кроме того, ему предоставлены были доходы от торговли, и, как мы видели, право медоварения по городам («слати медовара»). Князь не имел права приобретать земли в новгородской области и мог торговать только через новгородцев. Основы старого новгородского порядка держались до самого падения Новгорода. Ещё недавно (1469) вече объявляло, что великий князь (царя Новгород не знал, ни даже государя) не имеет права ни в земле, ни в воде; народ продолжал жить по-старому, спокойно сбираясь в вольные корчмы и рассуждая о политических делах. Теперь же всё это должно было рушиться. На место новгородских купцов, вывезенных вон и разосланных по городам, высланы были в Новгород купцы московские; имения боярские были разделены московским людям…
Новгород испытывал теперь всю тяжесть «пошлины низовской земли», как он сам выражался о Москве: «Великий Новгород низовской пошлины не знает, как наши государи держат там в низовской земле своё государство». Одной из низовских пошлин было запрещение свободного корчемства, и вот в Новгороде, опустошённом и ограбленном, Иван IV начинает расставлять царские корчемные дворы: «1543 года ноября 21 на Введеньев день прислал князь великий Иван Васильевич в Великий Новгород Ивана Дмитриевича Кривого, и он поставил в городе восемь корчемных дворов». В Новгороде появилось страшное пьянство, и новгородский владыка Феодосий решился ходатайствовать за народ. «Бога ради, государь, — писал он к царю, — потщися и помысли о своей отчине, о Великом Новгороде, что ся ныне в ней чинит. В корчмах беспрестанно души погибают без покаяния и причастий, в домех и на путех и торжищех убийства и грабления в граде и погостом великия учинилися, прохода и проезда нет». 27 января 1547 года были уничтожены в Новгороде все царские корчмы: «Пожаловал царь и государь великий князь Иван Васильевич в своей отчине, в Великом Новгороде, отставил корчмы и питье кабацкое, давали по улицам старостам на тридцать человек две бочки пива, да шесть ведер меду, да вина горького полтора ведра на разруб». В Новгородской второй летописи дополнено: «В лето 7056 генваря в 10 день князь Иван Васильевич отставил в Новгороде корчмы, и дворы развозили». В городе появилась тайная продажа питей. «В лето 7079 месяца февраля 23 в пятоке на Масленой недели приехали в Новгород дьяки опришные, Семен Федоров сын Мишин, да Алексей Михайлов Старой, да заповедали винщиком не торговати, да и сторожню уставили, на Великом мосту решотки; а поимають винщика с вином, или пьянаго человека, а ни (и они) велят бити кнутом, да и в воду мечют с Великаго мосту».
Московские питейные дома этого времени также назывались корчмами, хотя не имели никакого общественного значения. «В Московии, — писал Михалон в 1550 году, — нет шинков, и если у какого-нибудь домохозяина найдут хоть каплю вина, то весь дом его разоряется». Вольная корчма здесь была неизвестна; корчмы держали недельщики и десятники. По Судебнику 1550 года в поручных записях о недельщике говорилось, что ему « в корчме, блядей и и всяких лихих людей не держать». Стоглавый собор 1551 года приказывал: «А корчем бы десятником не держати». По Домострою корчемный прикуп (прибыль) стоял рядом «с татьбою и кривым судом». Собираясь в корчмы, народ пил, не скидая шапок. «В церквах, — говорит Стоглав, — стоят в шапках, словно на торжищи, или яко в корчемници». Пить и играть зернью в корчмах собирались бояре, монахи, попы и толпы холопов. Стоглав приказывал, чтоб «дети боярские, и люди боярские, и всякие бражники зернью не играли и по корчмам не пили». В выписи 1552 года, данной по приказу Ивана IV Андрею Берсеневу и Хованскому, велено им было беречи накрепко во всей Москве, чтоб «священический и иноческий чины в корчмы не входили, в пьянстве не упивались, не празднословили и не лаяли». Сильвестр в своём Домострое давал боярам совет, чтоб они не держали у себя множества холопов, которые с горя пьянствуют по корчмам: «А держати людей у себя по силе, как мощно бы их пищею и одеянием удоволити; а толко людей у себя держати не по силе и не по добытку, и не удоволить их ествою и питьем и одеждою, или который слуга не рукоделен, собою не умеет промыслити; ино тем слугам, мужику, и жонке, и девке, у неволи плакав (вариант: заплакав), красти и лгати и блясти, а мужиком разбивати и красти, и в корчме пити и всякое зло чинити».
По городам корчмы стали раздавать боярам. В 1548 году по жалованной грамоте царя город Шуя был отдан в кормление боярину Голохвастову «съ правдою, съ пятномъ и корчмою». Важская уставная грамота 21 марта 1552 года запрещала посадским людям, и становым, и волостным крестьянам, живущим поблизости посадов, держать питья на продажу, под опасением выемки оных и взыскания двух рублей пени на государя, а с питухов по полтине с человека. В уставной грамоте двинянам 1557 года сказано было, чтоб у них на Холмогорах на посаде, и в станах, и в волостях татей, и корчемников, и ябедников, и подписчиков, и всяких людей не было, — а коли у кого корчмы будут, они, того человека поймав, отдадут выборным своим судьям. Таким образом, корчмы закрывались везде, куда только хватала московская власть, и если оставались где ещё, так это по дальним окраинам.
Угличский житель, диакон Каменевич-Рвовский, рассказывал в 1669 году, что на устье реки Мологи (известной в 1137–38 годах) в древности были торги великие, даже и до времени господаря Василия Васильевича Тёмного (1425–62). Торги эти существовали и при Герберштейне (1517–27), который о них говорил: «При ея (Мологи) устьях стоит город с крепостью того же имени, а в двух милях от него стоит только церковь Холопьяго города. На этом месте бывает ярмонка, наиболее посещаемая во всём владении московского государя. Сюда стекаются кроме шведов, ливонцев и московитов, ещё татары, и весьма многие другие народы из восточных и северных сторон». Про ярмарку при устье Мологи близ Холопьего городка (известного и в народных преданиях) Каменевич-Рвовский писал: «Река же та великая Молога полна судов была, в пристани своей на юстии широком и яко по судам тогда без перевозов и проходили все людие реку ту Мологу и реку Волгу на луг моложский, великий и прекрасный, иже имать величество свое. Луг той во округ седмь верст. Сребро же то собирающееся пошлинное пудовое по 100 и по 80 пудов или по 70 000 денгами и больши собираху в казну великого князя теми деньгами, яко же бывшии тогда в память свою нам о сем поведаша, я же от отец своих слышаша: тогда же на Мологе 70 кабаков винных и питеи всяких было; торговали же без розъездов, по четыре месяцы, все купцы и гости; еже от древних слышах и се в память по нас изоставшим родом всем восписах». Каменевич, говоря о семидесяти кабаках, выражался языком конца XVII века, потому что в XV и в начале XVI веков, в эпоху процветания Мологской ярмарки, кабаков ещё не было, следовательно, на ярмарке стояло до семидесяти корчем.
